Лаборант вечной жизни, практик теорий Я. Бельбо
Спешл фо VenusCat. Что наковырялось на скорую руку.
Гийом Аквитанский (граф Пуатевинский)
11 дошедших до нас песен этого, согласно традиции, первого трубадура не только лежат у истоков провансальской, а вместе с нею европейской поэзии, но и обнаруживают его яркую поэтическую индивидуальность. Они распадаются на две основные группы - на куртуазные песни, в которых заданы все основные мотивы последующей любовной лирики, и на проникнутые веселым цинизмом пьесы, где эти мотивы характерным образом пародируют и всячески снижаются. Благодаря выдающейся исторической роли, какую играл этот замечательный человек, мы располагаем значительным числом исторических сведений о нем. Гийом, седьмой граф Пуатье и девятый герцог Аквитанский (1071-1126), владел вотчинами, размерами превышающими владения французской короны. Этот трубадур, которого называют "Вийоном 12 века", прожил необычайно бурную жизнь, в частности, потерпел поражение в крестовом походе, а за необузданный нрав и по обвинению в прелюбодеянии дважды был отлучен от церкви, но всякий раз возвращался в ее лоно.
Чрезвычайно интересна в этом свете характеристика его провансальским биографом Одериком Виталисом. Вот что он пишет: "... Итак, в году 1101 от Рождества Господа нашего, Гийом, герцог Пуатевинский, собрал войско из Аквитании и Гаскони и, полный воодушевления, двинулся в священный поход [то есть I крестовый поход]. Он был храбр и доблестен и чрезвычайно веселого нрава, превосходя даже самых находчивых лицедеев бесчисленными своими шутками...
Герцог Пуатевинский в сопровождении трехсот тысяч вооруженных воителей [несомненно, свойственная времени гипербола] выступил из лимузинских границ и, чрезвычайно отважно обложив осадою Константинополь, устрашил императора, но затем, нищий и обездоленный, едва добравшись до Аквитании, входит в нее с шестью спутниками...
Герцог Пуатевинский, совершив в Иерусалиме молебствия, с несколькими сотоварищами своими возвратился на родину, и властителям и знатным, а также стекавшимся послушать его христианам многократно рассказывал о бедствиях своего плена, а так как он был веселого нрава и остроумцем и к тому же оправился и окреп, живя в полном благополучии, он повествовал обо всем этом ритмическими стихами, уснащенными шутками".
Как сообщают нам "Жизнеописания трубадуров", "граф Пуатевинский был одним из куртуазнейших на свете мужей и превеликим обманщиком женщин. Как доблестный рыцарь владел он оружием и отличался щедростью и великим искусством в пении и трубадурском художестве. И немало постранствовал он по свету, повсюду кружа головы дамам. И был у него сын, каковой в жены взял герцогиню Нормандскую [здесь ошибка автора жизнеописания. Герцогиней Нормандской стала 1152 г внучка трубадура, Элеонора Аквитанская], родившая ему дочь, которая стала женой Генриха, короля английского, матерью Короля-юноши, эн Ричарда [Львиное Сердце] и графа Джоффруа Бретанского".
Приведу три примера песен графа Пуатевинского с переводе А.Г.Наймана (метрика, строфика, система рифм и ассонансов аналогична оригиналу).
***
Нежен новый сезон: кругом
Зеленеет лес, на своем
Языке слагает стихи
Всяк певец в листве, как ни мал;
Все проводят в веселье дни,
Человек же - всех больше шал.
Но оттуда, куда влеком,
Нет посланца с тайным письмом -
Ни взыграй душой, ни усни;
Та ль она, какую желал,
Не узнав, останусь в тени;
Прав ли я, пусть решит финал.
Беспокойной нашей любви
Ветвь боярышника сродни;
Нет листочка, чтоб не дрожал
Под холодным ночным дождем.
Но рассвет разольется ал -
И вся зелень вспыхнет огнем.
Так, однажды, в лучах зари
Мы закончить войну смогли,
И великий дар меня ждал:
Дав кольцо, пустила в свой дом;
Жизнь продли мне Бог, я б держал
Руки лишь под ее плащом.
Мы с Соседом Милым близки,
А что разные языки -
Ничего: я такой избрал,
Что на нем речь льется ручьем;
О любви пусть кричит бахвал,
Мы ж разрежем кусок ножом.
Песня типично куртуазная. "Милый Сосед" - это сеньяль, условное имя, которым трубадуры обозначали возлюбленную Даму.
Следующая песня примыкает, скорее, к песням второй группы. Тяготея с жанру девиналя (загадки), она строится на серии антитез. Исследователи находят в этом тексте, породившем серию подражаний в творчестве последующих трубадуров, элементы августинской мистики: поэт, как бы не зная, бодрствует он или спит, надеется в то же время достичь недостижимого знания.
***
Сложу стихи я ни о чем,
Ни о себе, ни о другом,
Ни об учтивом, ни о том,
На что все падки:
Я их начну сквозь сон, верхом,
Взяв ритм лошадки.
Не знаю, под какой звездой
Рожден: ни добрый я, ни злой,
Ни всех любимец, ни изгой,
Но все в зачатке;
Я феей одарен ночной
В глухом распадке.
Не знаю, бодрствовал иль спал
Сейчас я, - кто бы мне сказал?
А что припадочным не стал,
Так все припадки
Смешней - свидетель Марциал! -
С мышонком схватки.
Я болен, чую смертный хлад,
Чем болен, мне не говорят,
Врача ищу я наугад,
Все их ухватки -
Вздор, коль меня не защитят
От лихорадки.
С подругой крепок наш союз,
Хоть я ее не видел, плюс
У нас с ней, в общем, разный вкус:
Я не в упадке:
Бегут нормандец и француз
Во все лопатки.
Ее не видел я в глаза
И хоть не против, но не за,
Пусть я не смыслю ни аза,
Но все в порядке
У той лишь, чья нежна краса
И речи сладки.
Стихи готовы - спрохвала
Другому сдал свои дела:
В Анжу пусть мчится как стрела
Он без оглядки,
Но прежде вынет их чехла
Ключ от загадки.
Призываемый в свидетели св. Марциал почитается как просветитель Лимузина. А под бегущие "нормандец и француз" - это северяне, разумеется, которые считались на юге недостаточно куртуазными, и поэтому им не было места близ дамы.
Следующая песня, традиционно считающаяся последней песней Гийома, была, по-видимому, им сочинена во время тяжелой болезни, постигшей трубадура в 1111-1112 гг. Эта кансона как бы примиряет два указанных направления его лирики.
***
Про то стихи сейчас сложу,
Про то спою, о чем тужу;
Любви я больше не служу -
Знай, Пуату и Лимузен.
В изгнанье отправляюсь я,
Тревог и страха не тая:
Война идет в мои края,
Лишенья сына ждут и плен.
Горька разлука с домом мне,
Мое именье Пуатье
Отдам Фольконовой семье,
Мой милый сын - его кузен.
Но, знаю, будет побежден
Гасконцем иль Анжуйцем он,
Коль не поможет ни Фолькон,
Ни тот, кто выделил мне лен.
Быть должен смел он и суров,
Когда покину я свой кров,
Но слаб он, юн и не готов
Жить средь насилья и измен.
Гнев на меня, мой друг, отринь!
И ты, Христос, прости! Аминь.
Смешав романский и латынь
В моленье не встаю с колен.
Я Радость знал, любил я Бой,
Но - с ними разлучен судьбой -
Взыскуя мира, пред Тобой,
Как грешник, я стою согбен.
Я весельчак был и не трус,
Но, с Богом заключив союз,
Хочу тяжелый сбросить груз
В преддверье близких перемен.
Все оставляю, что любил:
Всю гордость рыцарства, весь пыл...
Да буду Господу я мил,
Все остальное - только тлен.
Но вспомните, когда умру,
Друзья, на траурном пиру
То, как я весел был в миру -
Вдали, вблизи, средь этих стен.
Скитальца плащ с собой беру
Собольей мантии взамен.
Под Фольконовой семьей имеется ввиду Фолькет V Юный, граф Анжуйский, приходившийся троюродным кузеном сыну Гийома, будущему Гийому Х. Отношения между двумя домами отличались постоянным соперничеством.
Соболья мантия - это герцогское облачение.
Еще у меня есть кусочек из "Жизнеописания древних и наиславнейших провансальских пиитов, во времена графов прованских процветших" ("Les vies des plus celebres et anciens poetes provensaux, qui ont flouri du comtes de Provence"
Жана де Нострдама (Jehan de Nostredame). Но в нем Нострдам соединяет в одном лице графа де Пуату, короля французского Филиппа V Длинного и трубадура Гийома де Пуату, умершего в 1227 г. Это своего рода рекорд всех анахронизмов Нострдама - помимо того, что он собирает при дворе графа Пуатевинского других поэтов, живших много позже, - дата указанная им в самом конце отрывка, более чем на 200 лет расходится со временем его смерти. Надо такое выкладывать?
Гийом Аквитанский (граф Пуатевинский)
11 дошедших до нас песен этого, согласно традиции, первого трубадура не только лежат у истоков провансальской, а вместе с нею европейской поэзии, но и обнаруживают его яркую поэтическую индивидуальность. Они распадаются на две основные группы - на куртуазные песни, в которых заданы все основные мотивы последующей любовной лирики, и на проникнутые веселым цинизмом пьесы, где эти мотивы характерным образом пародируют и всячески снижаются. Благодаря выдающейся исторической роли, какую играл этот замечательный человек, мы располагаем значительным числом исторических сведений о нем. Гийом, седьмой граф Пуатье и девятый герцог Аквитанский (1071-1126), владел вотчинами, размерами превышающими владения французской короны. Этот трубадур, которого называют "Вийоном 12 века", прожил необычайно бурную жизнь, в частности, потерпел поражение в крестовом походе, а за необузданный нрав и по обвинению в прелюбодеянии дважды был отлучен от церкви, но всякий раз возвращался в ее лоно.
Чрезвычайно интересна в этом свете характеристика его провансальским биографом Одериком Виталисом. Вот что он пишет: "... Итак, в году 1101 от Рождества Господа нашего, Гийом, герцог Пуатевинский, собрал войско из Аквитании и Гаскони и, полный воодушевления, двинулся в священный поход [то есть I крестовый поход]. Он был храбр и доблестен и чрезвычайно веселого нрава, превосходя даже самых находчивых лицедеев бесчисленными своими шутками...
Герцог Пуатевинский в сопровождении трехсот тысяч вооруженных воителей [несомненно, свойственная времени гипербола] выступил из лимузинских границ и, чрезвычайно отважно обложив осадою Константинополь, устрашил императора, но затем, нищий и обездоленный, едва добравшись до Аквитании, входит в нее с шестью спутниками...
Герцог Пуатевинский, совершив в Иерусалиме молебствия, с несколькими сотоварищами своими возвратился на родину, и властителям и знатным, а также стекавшимся послушать его христианам многократно рассказывал о бедствиях своего плена, а так как он был веселого нрава и остроумцем и к тому же оправился и окреп, живя в полном благополучии, он повествовал обо всем этом ритмическими стихами, уснащенными шутками".
Как сообщают нам "Жизнеописания трубадуров", "граф Пуатевинский был одним из куртуазнейших на свете мужей и превеликим обманщиком женщин. Как доблестный рыцарь владел он оружием и отличался щедростью и великим искусством в пении и трубадурском художестве. И немало постранствовал он по свету, повсюду кружа головы дамам. И был у него сын, каковой в жены взял герцогиню Нормандскую [здесь ошибка автора жизнеописания. Герцогиней Нормандской стала 1152 г внучка трубадура, Элеонора Аквитанская], родившая ему дочь, которая стала женой Генриха, короля английского, матерью Короля-юноши, эн Ричарда [Львиное Сердце] и графа Джоффруа Бретанского".
Приведу три примера песен графа Пуатевинского с переводе А.Г.Наймана (метрика, строфика, система рифм и ассонансов аналогична оригиналу).
***
Нежен новый сезон: кругом
Зеленеет лес, на своем
Языке слагает стихи
Всяк певец в листве, как ни мал;
Все проводят в веселье дни,
Человек же - всех больше шал.
Но оттуда, куда влеком,
Нет посланца с тайным письмом -
Ни взыграй душой, ни усни;
Та ль она, какую желал,
Не узнав, останусь в тени;
Прав ли я, пусть решит финал.
Беспокойной нашей любви
Ветвь боярышника сродни;
Нет листочка, чтоб не дрожал
Под холодным ночным дождем.
Но рассвет разольется ал -
И вся зелень вспыхнет огнем.
Так, однажды, в лучах зари
Мы закончить войну смогли,
И великий дар меня ждал:
Дав кольцо, пустила в свой дом;
Жизнь продли мне Бог, я б держал
Руки лишь под ее плащом.
Мы с Соседом Милым близки,
А что разные языки -
Ничего: я такой избрал,
Что на нем речь льется ручьем;
О любви пусть кричит бахвал,
Мы ж разрежем кусок ножом.
Песня типично куртуазная. "Милый Сосед" - это сеньяль, условное имя, которым трубадуры обозначали возлюбленную Даму.
Следующая песня примыкает, скорее, к песням второй группы. Тяготея с жанру девиналя (загадки), она строится на серии антитез. Исследователи находят в этом тексте, породившем серию подражаний в творчестве последующих трубадуров, элементы августинской мистики: поэт, как бы не зная, бодрствует он или спит, надеется в то же время достичь недостижимого знания.
***
Сложу стихи я ни о чем,
Ни о себе, ни о другом,
Ни об учтивом, ни о том,
На что все падки:
Я их начну сквозь сон, верхом,
Взяв ритм лошадки.
Не знаю, под какой звездой
Рожден: ни добрый я, ни злой,
Ни всех любимец, ни изгой,
Но все в зачатке;
Я феей одарен ночной
В глухом распадке.
Не знаю, бодрствовал иль спал
Сейчас я, - кто бы мне сказал?
А что припадочным не стал,
Так все припадки
Смешней - свидетель Марциал! -
С мышонком схватки.
Я болен, чую смертный хлад,
Чем болен, мне не говорят,
Врача ищу я наугад,
Все их ухватки -
Вздор, коль меня не защитят
От лихорадки.
С подругой крепок наш союз,
Хоть я ее не видел, плюс
У нас с ней, в общем, разный вкус:
Я не в упадке:
Бегут нормандец и француз
Во все лопатки.
Ее не видел я в глаза
И хоть не против, но не за,
Пусть я не смыслю ни аза,
Но все в порядке
У той лишь, чья нежна краса
И речи сладки.
Стихи готовы - спрохвала
Другому сдал свои дела:
В Анжу пусть мчится как стрела
Он без оглядки,
Но прежде вынет их чехла
Ключ от загадки.
Призываемый в свидетели св. Марциал почитается как просветитель Лимузина. А под бегущие "нормандец и француз" - это северяне, разумеется, которые считались на юге недостаточно куртуазными, и поэтому им не было места близ дамы.
Следующая песня, традиционно считающаяся последней песней Гийома, была, по-видимому, им сочинена во время тяжелой болезни, постигшей трубадура в 1111-1112 гг. Эта кансона как бы примиряет два указанных направления его лирики.
***
Про то стихи сейчас сложу,
Про то спою, о чем тужу;
Любви я больше не служу -
Знай, Пуату и Лимузен.
В изгнанье отправляюсь я,
Тревог и страха не тая:
Война идет в мои края,
Лишенья сына ждут и плен.
Горька разлука с домом мне,
Мое именье Пуатье
Отдам Фольконовой семье,
Мой милый сын - его кузен.
Но, знаю, будет побежден
Гасконцем иль Анжуйцем он,
Коль не поможет ни Фолькон,
Ни тот, кто выделил мне лен.
Быть должен смел он и суров,
Когда покину я свой кров,
Но слаб он, юн и не готов
Жить средь насилья и измен.
Гнев на меня, мой друг, отринь!
И ты, Христос, прости! Аминь.
Смешав романский и латынь
В моленье не встаю с колен.
Я Радость знал, любил я Бой,
Но - с ними разлучен судьбой -
Взыскуя мира, пред Тобой,
Как грешник, я стою согбен.
Я весельчак был и не трус,
Но, с Богом заключив союз,
Хочу тяжелый сбросить груз
В преддверье близких перемен.
Все оставляю, что любил:
Всю гордость рыцарства, весь пыл...
Да буду Господу я мил,
Все остальное - только тлен.
Но вспомните, когда умру,
Друзья, на траурном пиру
То, как я весел был в миру -
Вдали, вблизи, средь этих стен.
Скитальца плащ с собой беру
Собольей мантии взамен.
Под Фольконовой семьей имеется ввиду Фолькет V Юный, граф Анжуйский, приходившийся троюродным кузеном сыну Гийома, будущему Гийому Х. Отношения между двумя домами отличались постоянным соперничеством.
Соболья мантия - это герцогское облачение.
Еще у меня есть кусочек из "Жизнеописания древних и наиславнейших провансальских пиитов, во времена графов прованских процветших" ("Les vies des plus celebres et anciens poetes provensaux, qui ont flouri du comtes de Provence"
